По острым камушкам судьбы

06.01.2020

"Не дело – дому пустовать, он еще людям послужит"

 Той зимой стояли такие морозы, что ветхая изба семьи Ковалевых насквозь промерзла в углах, а маленькие окошечки закуржавели от инея. Вся малышня спасалась на печке, устроившись на подстеленном овечьем полушубке под стареньким лоскутным одеялом. Старшие рассказывали интересные истории, а малыши внимательно слушали, шмыгая носами, вдыхая просачивающийся из русской печки аромат пустых щей. Они не сразу заметили, как отворилась входная дверь, и в избу вместе с облаком холодного воздуха вошел их отец Митрий.

– Ну и мороз сегодня, Ксюша. Так и щиплет за щеки, – сказал он чуть хриплым голосом жене Аксинье и ласково подмигнул оживившимся на печке ребятишкам.

– Так чего ж ты хочешь? Завтра Николин день. Вот и зима пришла, – отозвалась тихим голосом Аксинья, откладывая прялку на длинную лавку. И, обратившись к расшалившимся детям, немного повысила голос:

– Ну-ка давайте-ка слезайте с печки. Хватит баловаться. Дайте отцу спину погреть. Скоро обедать будем. 

Ребята, услышав про обед, проворно соскочили по невысокой приступке с печки и расселись за старым деревянным столом, время от времени поглядывая на шесток, где за черной заслонкой томились ароматные щи. На печи осталась только трехлетняя Галя. Она убаюкивала куклу, сделанную из льняной кудели. Прижимая ее к себе, приговаривала:

– Хочешь пирога вкусного? – и запихивала в рот кукле взятую с полатей мелкую луковицу.

За обедом отец с матерью вели негромкий разговор о погоде, то и дело, переводя его на хозяйство. Аксинья долго разглядывала отколовшийся от глиняной кринки осколок, а в голове роились невеселые мысли: хватит ли скотине до весны сена, обойдутся ли ребята без молока, ведь кормилицу-корову Зорьку скоро нужно запускать перед отелом.

Митрий, свернув цигарку, закурил и, глядя на жену, думал о чем-то своем. Вместе с клубами табачного дыма его мысли уносились куда-то далеко-далеко. Жили они с Ксюшей душа в душу вот уже восемнадцать лет. И не было промеж них ни ссор, ни обид. Умела Ксюша всё так ладно устроить, что Митрий только диву давался. И он старался оберегать жену, лишний раз не огорчать. Вспомнилось, как он увидел ее впервые, высокую, стройную, с лукавыми ямочками на щеках. Как заглядывался на нее, встречая на гуляниях. Ксюша ответила взаимностью на чувства застенчивого парня, хотя у нее хватало и других ухажеров. 

Митрий очнулся от своих мыслей, услышав голос жены:

– Ой, Митя, чего-то мне сегодня нехорошо. Не иначе разрожусь около ночи.

– Что ты, Ксюша, вроде, не время еще, – он приобнял жену за плечи, – не переживай, чай, невпервой. Всё хорошо будет.

Ближе к ночи Аксинья отправила Митрия к бабке-повитухе, которая жила на краю деревни в небольшой избушке, стены которой внутри были увешаны целебными сухими травами. В полночь послышался слабый крик.

– Сын, – промелькнуло в голове у Митрия. В честь Николы Зимнего назвали новорожденного Коленькой.

Следом за шумной весной, за прожурчавшими в лугах ручьями пришло знойное лето. Стояла такая сушь, что пересохли мелкие речки, а в низинах, где всегда стояла вода, земля растрескалась и была похожа на затейливую паутину. В один из таких жарких дней Аксинья, качая люльку, заметила, что у ребенка начался жар, он весь горел. Взяв ребенка на руки, прижала его к себе и лихорадочно заходила по избе. Мать догадалась, что это не простуда. Страшная болезнь, оспа, не обошла и их дом. Она усердно молилась перед иконой Николая Чудотворца, прося здоровья сынишке, и свято верила, что он услышит ее молитвы. Но ребенку с каждым днем становилось все хуже и хуже. Отчаявшись, отец с матерью положили Коленьку на лавку под образа: пусть будет так, как угодно Богу. Когда Аксинья через какое-то время подошла к лавке, она удивленно вскрикнула: ребенок открыл глаза и посмотрел на нее ясным, чистым взглядом. Но болезнь не прошла бесследно, навсегда оставив на лице Коленьки россыпь мельчайших, будто песчинки, ямочек.

Родители усердно молились перед иконой Николая Чудотворца, прося здоровья сынишке

 

Незаметно бежало время, и вот уже старшие дети выпорхнули из родительского гнезда, дома остались только младшие. Коленька пошел в школу, учился он с усердием, все схватывал на лету, память была хорошая. Частенько по дороге в школу, которая была в двух километрах, вслух повторял выученное накануне стихотворение. Почерк у мальчишки был красивый, почти каллиграфический. Даже учитель удивлялся и часто ставил его в пример другим. Коля заканчивал седьмой класс, когда неожиданно заболел и умер отец. Мальчик переживал, он очень его любил, но старался не показывать это матери, понимая, как ей тяжело. Вскоре Коля уехал в соседнюю область в школу ФЗО (школа фабрично-заводского обучения) учиться на слесаря. После её окончания некоторое время работал,пока не призвали в армию.

Чем ближе к концу подходил срок службы, тем яснее рисовало его воображение встречу с родными местами. И всё чаще снился Николаю один и тот же сон. Идет он как будто по утренней росе к родному дому. Раннее солнце лениво пропускает свои лучи сквозь листву деревьев, щебечут лесные птицы… Тропинка выводит его на знакомый луг, еще один поворот, и вот уже видны крыши домов. Впереди небольшой ручей, вода в нем светлая-светлая. Он зачерпывает ее в пригоршню и пьет, ощущая знакомый вкус. Вдруг вода превращается в какую-то темную жидкость. А на другом берегу откуда-то появляется в черном платке мать, машет ему рукой. На этом месте Николай всегда просыпался в холодном поту…

 

Война… Страшная, с бедами и лишениями. Она прошлась по судьбам людей, оставив глубокие раны не только на теле, но и в душах. С лихвой хватил Николай военных невзгод. Прошагал он в солдатских сапогах пол-Европы, воевал в артиллерийском полку, был санинструктором роты. В одном из жесточайших сражений был ранен. Когда раненых солдат везли в госпиталь, эшелон разбомбили немцы. Каким-то чудом он остался жив. Долго не было от солдата писем домой. В далекой северной деревне молилась у икон мать за всех своих сыновей, чтобы не сгинули на чужой стороне, остались живы. Но из четверых ушедших на фронт вернулись только двое. Один пропал без вести, на второго пришла похоронка.

 После Победы, дождавшись возвращения сыновей, Аксинья иногда рассказывала, как жили в деревне в военные годы. Сколько лиха хватили старики, бабы, девки, ребятишки. Рассказывала, и текли слезы по щекам. Глаза ее, когда-то такие синие, выцвели, стали светло-небесными. По утрам, с любовью глядя на спящего сына, мать радовалась, как он возмужал, как всё больше становился похожим на отца. Николай, жалея мать, остался работать в колхозе. Понимал, как ей, уже немолодой, тяжело управляться с хозяйством. 

На колхозной работе в один из дней Николай и увидел Настю. Тихую, застенчивую девушку с добрыми глазами. Она напоминала ему скромный полевой цветок. Ему казалось, что ее легко могут обидеть. Закружилась, завертелась вспыхнувшая яркой звездочкой любовь. Бывший солдат уже не представлял без нее свою жизнь. Вскоре молодые, поженившись, стали жить в родной деревне Насти. Подкопив денег, купили дом. К тому времени в семье было уже двое ребятишек. 

Прожил Николай с молодой женой в любви и согласии десять лет. Родились еще двое детей. Жили бы они так и дальше, да беда-то за дверью поджидала. Вначале один за дру-гим умерли от болезни совсем маленькими младшие. Николай еще от этого горя не успел оправиться, как заболела жена и угасла, как свечка.

Всё чаще Аксинья, глядя на внучат, думала:

– Надо бы Николая женить, погоревал, потосковал, а жизнь-то не остановишь, да и ребятам без матери худо.

Она перебирала в памяти деревенских вдов. Но ни одна подходящая на ум не приходила. Однажды, в одну из бессонных ночей, она даже вскрикнула:

– Как же это я, старая, про Маруську-то забыла? Вот ведь кто подойдет. 

Остаток ночи Аксинья лежала, не в силах дождаться утра. Утром, подавая нехитрый завтрак, она как бы невзначай обратилась к восьмилетней дочери сына:

 – Верунь, это не Валюшка-ли Маруськина вчера прибегала?

– Она, – отозвалась Вера, вставая из-за стола.

– До чего же пригожая девка-то у Маруси, – произнесла Аксинья и внимательно посмотрела в сторону собирающегося на работу сына.

 

Маруся жила с подрастающей дочкой в просторном пятистенке. Была она румяна лицом, и по внешнему виду с трудом можно было определить, сколько ей лет. Муж, пришедший с войны инвалидом, вскоре умер, оставив ее с маленькой дочкой на руках. Она одна тянула хозяйство на своих плечах. 

Ближе к вечеру Аксинья позвала Марусю к себе домой, и они долго о чем-то шептались. С того дня женщина стала частенько к ним заглядывать, но Николай не обращал на нее никакого внимания. Однажды он между делом спросил у матери:

– Не Маруську ли ты мне сватаешь? 

На что Аксинья ответила:

– А чем тебе Маруська не пара?

Но сын разговора продолжать не стал.

После сенокоса приехала погостить, проведать мать старшая дочь Александра. И Аксинья обрадовалась, подумала, что вдвоем с дочерью они уговорят наконец-то Николая. За ужином она начала нелегкий разговор:

– Вот ведь Оль, (так называли Александру в семье), – обратилась она к дочери, – не хочет Коля жениться на Маруське.

– А пошто он должен на ней жениться-то? Она, поди, годов на десять его старше будет. 

Но Аксинья не унималась:

– А вот уйду домой к себе, как один-то будет управлять с робятами? У меня ведь там тоже хозяйство, – загорячилась она.

Александра, немного задумавшись, протяжно сказала:

– Дак ведь есть девка, бойкая, роботящая, Анютка Петрухина. В соседней деревне у нас живет.

– Да что ты, какая девка к робетишкам-то? – ужаснулась мать.

Но Александра ее уже не слушала. В тот вечер в горнице они долго о чем-то разговаривали с братом…

 

Анюта давно уже сидела на берегу, опустив босые ноги в воду. Солнце клонилось к закату, тихо догорал погожий летний день. Где-то далеко над горизонтом вырисовывались причудливые облака, окрашенные алой вечерней зарей. Легкий ветерок шелестел зелеными листьями ольхи, склонившейся над водой. Вода в речке была такая прозрачная, что камушки на дне казались лакированными, переливались перламутром. Почувствовав, что кончики пальцев на ногах начали неметь, она быстро вскочила, бросила на траву старую кофту, снова села, поджав под себя замерзшие ноги. Домой идти не хотелось.

В последнее время она часто ссорилась с матерью. Иногда, как ей казалось, всё начиналось с пустяков. Может быть, причина была в том, что под одной крышей жили две взрослые женщины, мать и дочь. Характер у Анюты был не ангельский. Была она остра на язык и при случае в карман за словом не лезла. Мать Анюты, Мария, частенько говорила:

– Ох, Анька, останешься ты старой девой, если будешь так ерепениться. Ведь посмотри, все девки, как девки, а ты атаман в юбке. Какой мужик будет тебя терпеть?

Такие слова обижали Анюту, она всё чаще уходила из дома, чтобы побыть в одиночестве, поплакать, подумать о своей неудавшейся жизни…

 

Когда началась война, Анюте исполнилось пятнадцать лет. Она была старшей из шестерых детей в семье. Невысокого роста, улыбчивая, с большими зелеными глазами. Длинная пышная коса, перекинутая через плечо, плавно вздымалась на груди и спускалась змейкой ниже талии. Через год после начала войны отца забрали на фронт. Анюта навсегда запомнила, как рыдала мать, не зная еще, что носит под сердцем ребенка, как всхлипывали притихшие младшие братья. Только совсем маленькая сестра не понимала, почему все плакали, окружив отца. Лишь Анюта не плакала. Она долго всматривалась в родное лицо, как будто хотела запомнить откуда-то взявшуюся продольную морщинку около переносицы. Обняв ее, он сказал на прощание:

– Учись, Анюта.

До войны отец работал счетоводом в колхозе и мечтал, чтобы дочь, окончив школу, училась дальше. Она же видела себя только портнихой. Сколько радости было у Анюты, когда он покупал для нее ситцевые отрезы. Она, ловко раскроив их по придуманному фасону, шила себе красивые платья и сарафаны. Особенно нравилась девчонке ситцевая ткань в цветной горошек. 

Учебу в школе пришлось бросить и работать наравне со взрослыми. Анюта научилась ловко запрягать лошадь и возила зимой на санях замерзшее сено, с трудом вытаскивая его из спрессовавшегося стылого стога. Худенькая одежонка не спасала от сильных морозов, холод пробирал до костей. Весной деревенскую молодежь отправляли на сплав леса. Анюта помнила, как бежала после работы пятнадцать километров домой, чтобы помыться в бане, немного передохнуть, поесть скудной домашней еды. 

 В войну всем было тяжко и голодно, но молодость брала свое. Редкими вечерами уставшие от изнурительной работы бабы и девки собирались у кого-нибудь в избе. Замужние вязали носки или рукавицы, а молодые девки пели частушки. Или все вместе затягивали какую-нибудь грустную песню. Анюта петь и плясать любила. Раньше, как только заиграет гармошка, всегда первая выходила на круг. Лихо «дробила» стоптанными каблуками туфель. Общалась она с девками старше её на три-четыре года, и они принимали ее за ровню.

 От отца они получили всего одно письмо. А потом пришла похоронка. Мария в сорок лет стала вдовой и больше замуж не выходила. Жила, смирившись с выпавшей ей вдовьей долей. Так было почти в каждом доме. Когда по деревне шла письмоноска, боялись встретиться с ее взглядом, думая про себя: «Лишь бы прошла мимо». И долго смотрели ей вслед, гадая, в чей она свернет переулок…

 

Анюта очнулась от воспоминаний, когда из высокой травы выпорхнула большая птица. 

– Наверное, гнездо там, – подумала она. – Поздно уже, пора домой. 

Растревожили воспоминания душу, какая-то непонятная тревога охватила девушку. От реки веяло холодком, из деревни слышался приглушенный лай собак. И Анюта снова окунулась в невеселые мысли. Вспомнилось, как в одну из военных зим у нее пропал куда-то гребешок, и длинные спутавшиеся волосы пришлось остричь. Больше такой косы у нее никогда не было. Сейчас волосы, отросшие до плеч, она закрепляла на затылке коричневой гребенкой. На голову повязывала небольшой платок. Она не могла понять, почему на неё сегодня нахлынули воспоминания. То время Анюта не любила. Может быть, оттого, что незаметно пролетела юность, что не было в её жизни ни первого свидания, ни первой любви, да и вообще никакой не было. После войны парней, ее ровесников, в деревне осталось немного. А мысль уехать из дому даже в голову не приходила. Со временем она смирилась с тем, что год за годом растаяла, увяла ее красота. И, может быть, от этого стала Анюта раздражительной и вспыльчивой, но сердце у нее было доброе, отходчивое. 

Наблюдая за струившейся речной водой, Анюта наклонилась, достала камушек и долго его разглядывала, перекидывая из одной руки в другую. Камень был холодный и скользкий. Вспомнила, как несколько лет назад в святочный вечер ходила с подружками гадать на речку к проруби. Нужно было достать со дна камушек. Кто какой достанет, такой и муж будет. Анюта долго смеялась над подругами, но они всерьез были увлечены этим занятием. Решила попробовать и она. Закатав рукав старенького пальто, опустила руку в ледяную воду и нащупала на дне неглубокой речки камушек. Подумала: «Может, взять другой?». Но, зажмурив глаза, вытащила этот. Подружки, разглядывая его при лунном свете, смеялись: «Ах, Анюта, камень-то твой весь в ямочках. Видно, и муж у тебя рябой будет». Она, открыв глаза, с интересом посмотрела на темный, с мелкими вмятинами камушек. Что это значило, она не знала. Еще немного подурачившись, молодежь разошлась по домам. И Анюта забыла об этом гадании…

Давно уже стихли дневные звуки, когда Анюта подошла к дому. Сердце почему-то сильно забилось. Около избы стояла распряженная телега, рядом щипала траву привязанная к столбу незнакомая лошадь. Переступив порог, Анюта увидела мужчину и пожилую женщину. Они сидели за столом и пили из шумевшего самовара чай.

– Ну, где ты так долго? – встретила её укором мать. – Гости у нас. К тебе. 

Анюта, как вкопанная,встала у стенки, не в силах пройти к столу… 

 

Прошло уже около двух недель с тех пор, как Анюта впервые увидела Николая. Сказать, что он ей не понравился, она не могла, но что-то останавливало ее от принятия решения. В глубине души она понимала, что нужно менять свою жизнь. Но идти замуж за вдовца с двумя детьми Анюта не решалась. В один из сентябрьских дней они с матерью копали в своем огороде картошку. Анюта подошла к рябине около изгороди, сорвала несколько ягод, взяла их в рот. Сморщившись, выплюнула:

– Горькие еще.

Мария, посмотрев на дочь, ответила:

– Так ведь их еще мороз не хватил.

А Анюта, роняя сорванные ягоды на землю, произнесла:

– Да бывает, что и в мороз горчат, – и зашагала к дому, решив для себя – поедем.

Мать с дочерью запрягли лошадь в телегу, собрались в неблизкий путь. Накрапывал мелкий дождик, лесная дорога начала покрываться опадавшей листвой, низко склонившиеся ветви деревьев били по лицу. Ехали долго и всю дорогу молчали, думая о чём-то своём.

 К вечеру, промокшие и озябшие, приехали они в незнакомую деревню. Раньше в этих местах Анюта никогда не бывала. Дом, смотревший окнами на восток, показался ей очень просторным. Когда зашли в избу, она увидела двоих ребятишек и Аксинью, щепавшую лучину, чтобы разжечь самовар. Окинув вошедших взглядом, хозяйка сразу же узнала их, ведь совсем недавно она была в их доме вместе с сыном. Обрадовавшись гостям, начала хлопотать, усаживать за стол. В душе Аксинья была довольна: кажется, всё сладится. Анюта огляделась и заметила, как притихшие дети во все глаза, не мигая, рассматривали ее. Мария достала из бумажного кулька горсть конфет и протянула мальчику. А Аксинья, насыпая в чайник заварку, обратилась к Веруньке:

– Ну-ка, внучка, сбегай-ка на гумно, кликни отца.

Вскоре пришел Николай. Все расселись за столом ужинать. Дети с обеих сторон облепили отца и изредка поглядывали на Анюту. Семилетний Алешка, осмелившись, немного коверкая слова, произнес:

– Ты с нами останешься жить, будешь нам мамкой?

Анюта, смутилась, пожала плечами. Всё здесь ей было чужим.

Заснула она с тревожным чувством, под звуки шумевшего за окном осеннего дождя. Когда утренняя зорька осветила комнату, Анюта обвела взглядом стены и вдруг ощутила какую-то легкость. На сердце вдруг стало спокойно, все показалось родным, знакомым, и этот мужчина, и его дети. А у Аксиньи уже шумел на столе самовар.

Николай купил сыну гармонь, но чаще сам брал ее в руки и наигрывал нехитрые мелодии

 

Так началась новая жизнь, с радостями и печалями. Первое время Николай сравнивал Анюту со своей первой женой. Они были такими разными. Если в каких-то случаях Настя могла смолчать, Анна (как её теперь все называли) уступать не хотела. Иногда она уходила в дальний угол огорода, прислонясь к шершавым доскам картофельной ямы, долго смотрела на опустевший голый лес в сторону своей родной деревни. Со щемящей грустью в сердце она вспоминала, как хорошо и спокойно было ей дома. Все ссоры и обиды забылись, в глазах блестели слезы…

Незаметно приближалась зима. Анна день за днем всё больше окуналась в хозяйство, привыкая к мужу, узнавая его характер. Так пролетел год. Ушла из жизни бабушка Аксинья. Николай тяжело переживал утрату, но жена с детьми отогревали его душу. Вскоре у них с Анной родилась дочка. С появлением ребенка Анна стала более мягкой, отходчивой. Может быть, старшим не хватало материнской любви и ласки, ведь в семье со временем появились еще дети. Но у Анны хватило мудрости не разделить их на родных и неродных, не настраивать друг против друга. Братья и сестры никогда не чувствовали, что они родные только по отцу, жили дружно. Младшие видели, как переживала мать, когда старшие дочь и сын уехали на учебу. В доме нередко слышалось:

– Чего-то долго от Алешки нет писем. И как там Верунька в далеком незнакомом городе?

 

За будничными домашними делами, повседневной колхозной работой не всегда находилось время полюбоваться красотой уходящего дня. Если Анна по своей натуре была более практична, Николай в душе был романтик. Он тонко чувствовал неповторимую, неброскую красоту северной природы, родной земли. В редкие минуты отдыха, лежа на прогретой солнцем траве, вглядываясь в высокое небо, он сравнивал кучевые облака с персонажами разных сказок. И, подмечая их сходство, порой удивлялся сам себе. А долгими зимними вечерами, подшивая старые валенки для детей или плетя из дранки корзины, он иногда отрывался от работы и любовался разрисованным морозом окном, восхищаясь затейливым узором. Сами собой складывались строчки небольших стихотворений, но Николай был не очень разговорчив и никому не рассказывал о своем увлечении. Эти редкие мгновения отвлекали его от тягостных воспоминаний о прошлом… Со временем хозяйственные дела и семья вытеснили из сердца горькие мысли. Мастер на все руки, он ловко умел обращаться с деревом, сам изготовлял немудреную деревенскую мебель: шкафы, двери, украшая их различными узорами. Около отца постоянно крутились подрастающие дети, для которых он с удовольствием мастерил игрушки – самолеты, лошадки. Вот уже и младшая дочь залезала к отцу на колени, просила покачать ее на ноге. Стараясь приобщить детей к прекрасному, Николай купил для сына гармонь. Но чаще сам вынимал ее из футляра и наигрывал нехитрые мелодии. 

 

В деревне в те годы отмечали праздники сообща. Варили пиво, собирались у кого-нибудь в доме за общими столами. Да и престольные праздники тоже не забывали. Иногда Николай любил посидеть с товарищами, поговорить, скоротать за бутылочкой вечер, но это были редкие случаи. Анна отправляла за отцом кого-нибудь из детей и всегда сердилась, если он задерживался.

Николай никогда не задумывался о том, любил ли он Анну. Жизнь под одной крышей со временем стала привычной, а дети сделали их отношения прочными, уважительными. Такие разные по характеру, они будто дополняли друг друга, стали единым целым. Анна же, вспоминая о девичьих святочных гаданиях, о том камушке, который когда-то вытащила из воды, усмехалась про себя:

– Вот ведь судьба, а может, божий промысел? – И всё чаще приходила на ум поговор-ка: «стерпится – слюбится».

 

Не успели оглянуться Николай и Анна, как остались вдвоём. Дети разъехались кто куда, создали свои семьи. В доме стало непривычно тихо и просторно. Только летней по-рой звенели в нем голоса внуков, а затем и правнуков. Дочь Елизавета жила недалеко и часто навещала родителей. Анна постарела, всё чаще болела, и в один из весенних дней ее не стало. Беда пришла не одна, вскоре внезапно умерла старшая дочь. Судьба снова жестоко испытывала Николая.

– За что? Сколько горя можно взваливать на одного человека, сколько невзгод? Разве можно всё это вынести? Ведь есть же предел человеческим силам, – обращался он с немым вопросом к иконе Николая Чудотворца. 

 Не было ответа… Надо было жить дальше. Николай не роптал на судьбу, ссутулившийся, но не сломленный и не отчаявшийся. Всё чаще бессонными ночами виделись ему картины из полуголодного детства, юности, опаленной войной. Тяжелый камень боли и утрат давил на грудь, все труднее становилось дышать. Засыпал под утро неглубоким коротким сном, а днём подолгу сидел у окна, смотрел вдаль, размышляя о жизни.

– Недаром говорят: когда всё у тебя хорошо – белая полоса, когда плохо – чёрная. А по мне так: живёт человек, идет своим путём. Дорога ровная, а где и камушки насыпаны. Ступает он на гладкие камни, прогретые солнцем, ногам приятно, щекочут они подошвы ног, и радостно на душе. А потом вдруг острые края камней царапают, то легонько, а то и до крови. И кажется, нет конца и края неровной, каменистой дороге. Можно бы свернуть, вон тропинки ведут в разные стороны, но это будет уже не твой путь.

 

Теперь, когда Николай остался в большом доме один, он стал еще более сентиментальным. Детям и внукам, навещавшим его, по несколько раз рассказывал о своей прошлой жизни. Хотел, чтобы запомнили, какая нелегкая судьба выпала на долю его поколения.

Однажды в соседнем селе Николай встретил жену своего покойного друга.

– Ой, Коля, ты всё такой же проворный, по походке тебя издалека узнала.

– А как же! От ветра не гнусь, надо ещё успеть заглянуть в третье тысячелетие, посмотреть, какая там будет жизнь, – с оптимизмом ответил он.

С дочерью Елизаветой, которая забрала старенького отца жить к себе, нередко заводил разговор:

– Вот ведь, Лиза, придет час, не станет меня. В дом жить никто из вас не поедет. Пустите квартирантов или продайте. Не дело – дому пустовать, он еще людям послужит. А всех родных держи возле себя, не ссорьтесь, помните друг о друге, любую беду вместе легче пережить.

– Что ты, папа, к чему такие разговоры? – сердилась дочь на отца.

Осенью Николаю стало совсем плохо, он медленно угасал. В полузабытьи вставал перед ним то образ первой жены Насти, то вдруг мать Аксинья протягивала ему, маленькому мальчику, кружку молока, то зеленые глаза Анны манили куда-то вдаль. На миг открывал глаза, стараясь понять, сон это или явь. Последней он увидел икону, стоявшую на столе. И понял, что это Николай Чудотворец всю жизнь давал ему силы выдержать, перенести все испытания, выпавшие на его нелегкую долю.

 

Время не стоит на месте. Сто лет прошло со дня рождения Николая. Давно нет деревни, в которой он родился, где мать качала его в колыбели. Заросли лесом знакомые лужайки, на которых прошло детство, не сыщешь то место, где стоял родной дом. Пустеет и та деревня, в которой выросли его дети. Что ответить сегодня на вопрос Николая о том, какова жизнь в третьем тысячелетии? Да у всех своя, разная…

Елена Гереева

"Верховажский вестник" №58 за 2 августа 2019 года

"Верховажский вестник" №60 за 9 августа 2019 года

Поделиться
Комментарии (0)
Свежий номер